-         На Западе вы научились, как надо делать деньги, у вас даже имеется

     собственная концепция продажи произведений искусства?

-         Эта концепция, основанная на законах бизнеса и психологии, принята во всем мире, ну за редким исключением, в которое, увы, попадает Россия. Все

просто. Люди, приобретающие произведения искусства мирового уровня –  прежде всего бизнесмены. Для них одна из основных задач при покупке арта – выгодно вложить капитал. Как только ты начинаешь разговор на их языке, им становится интересно. Ты говоришь вещи неоспоримые: в мире есть две уникальные позиции, которые, если они правильно куплены, растут в цене. Это недвижимость и арт. Все остальное падает. Дальше, есть законы их функционирования – для недвижимости такие-то, для арта такие-то. Они понимают, потому что они научились мыслить «бабками». Дальше ты им говоришь: «У вас есть своя эстетика и чувство прекрасного, выбирайте то, что вам нравится. А вот посоветовать, что приобрести с экономической точки зрения - это моя обязанность, за это я несу ответственность.

-         А как поступают другие артдиллеры?

-         В России? Посмотри репортаж с любой выставки, о любом художнике: художница Пупкина тонко чувствует, переносит гармонию… Поменяй

Пупкину на Васю Рабиновича – будет один фиг. Такой подход прежде всего не профессионален.

-         По долгу службы вы обязаны вступать в финансовые отношения с художниками - людьми, большинство из которых не от мира сего». Это тяжело?

-         Не то слово! Мне вообще «повезло» - я работал с главными «тяжеловесами» в русском изобразительном искусстве. Неизвестный, Шемякин – эти мастера

выжили на Западе, где совсем другая схема и манера отношений. Я считаю, что с Эрнстом я прошел институт, а с Шемякиным, он у меня был вторым, аспирантуру.  Я когда-то пытался выяснить для себя – почему художники, особенно те, кто «прорвался» так странно себя ведут. И понял, что у самых сильных есть ощущение миссии. В этом отношении Шемякин, совершено очевидно, миссионер. Для него деньги как таковые не важны, хотя конечно он тоже может себя вести как женщина… А Эрнсту, по большому счету, творчество менее интересно, чем полученная сумма. Как-то мы с Неизвестным отправились в Калмыкию, договариваться с Кирсаном Илюмжиновым об установке памятника депортации калмыцкого народа. Эрнсту было под лет под 70, он только что перенес операцию по шунтированию сердца. Я тогда еще подумал – интересно, зачем такому пожилому человеку деньги?

- Ну что поделаешь, деньги у него – слабое место… Разрыв у нас произошел именно на финансовой почве. Я в должности директора Фонда Неизвестного, распоряжался всеми средствами… Я ж тогда еще не знал, что художники в этом смысле хуже девок панельных! Но у тех хотя бы этика есть… Эрнст на этом много проиграл. Ну да ладно, это мутная история. 

А Миша Шемякин – он совсем другой. Он способен на щедрый жест. Однажды даже меня потряс - подарил скульптуру Майе Плисецкой. Я говорю – Миша, я понимаю, Черномырдину ты дарил, Лужкову, дочкам Ельцина, а ей то зачем? И он сказал мне: ты знаешь, я ей восхищаюсь!

Еще был случай – затеяли мы с Межкомбанком дорогостоящий проект по скульптуре. Планировался он за счет денег моих и банка. И вот встречаюсь я  в Венеции с президентом Межкомбанка на открытии шемякинского «Казановы», и говорю: надо бы увеличить смету. А дело было перед дефолтом,  похоже, банкир уже чувствовал неладное и «поджимался». Тогда я предложил компромиссный вариант - пусть Шемякин бесплатно отдаст картину. Ну, говорю, Миша, вот такая ситуация - ты мне по контракту ничего не должен, но если ты можешь меня выручить, буду благодарен. Он пять секунд подумал, и говорит: нет вопросов!

-         А Рустам Хамдамов, самый загадочный персонаж российского арта? Вы затеваете с ним совместные проекты, считаете его единственным гением среди современных

русских художников… Почему же он так плохо продается?

-         Если бы Хамдамов был управляемым, с ним можно было бы многое сделать, но, увы,  он не управляем совершенно. Например, он продает картины из мастерской.

-         И что?

-         А то, что когда я впервые за 8 лет устроил в Москве его выставку, не купили ни одной работы. Хотя все ходили и вздыхали: «Ах, Хамдамов!» Почему? Есть

надежда, что можно выйти на него через знакомых и купить «товар» по дешевке. А к Рою Ферчайльду, Жаннет Треби или к Берберу так просто не подъедешь. Поэтому их работы оцениваются в мире по рыночной стоимости, а Хамдамов сам же себе закрывает путь на артрынок. Что поделаешь, во многих отношениях это «бессмысленный» человек. Хотя сегодня большинство русских художников продаются из мастерской, но… За них не так обидно.

    Да, Рустам хочет быть и богатым и знаменитым. Если ты к нему придешь, он тебе начнет рассказывать – какая бездарь Юдашкин и все остальные, что все его идеи украли! Ну так что же? Действительно, он совершенно органично выдает тьму гениальных фантазий, которые, что вполне логично, оставляют след в творчестве современников. Но ведь сам-то он ни одного дела до конца не довел, все проекты заканчивались скандалами. А если при этом еще не давать интервью, не выпускать каталогов…

-         А кого  из наших сейчас можно продать на Западе?

-         Из современных? Да никого! Даже Шемякин сегодня, по большому счету, такой же ангажированный, как и Церетели. Деньги получает в России. Почему? Сумел

приблизиться к Путину. Тем не менее, настоящая раскрутка имени возможна только на международном рынке, а этнически замкнутый рынок в 21 столетии – это нонсенс.

-         Ну хорошо, вот вы теперь крутой бизнесмен, в вашем распоряжении мировые   

     шедевры, стоящие баснословных денег… А помните как заработали свой первый рубль?

-         Первый… Первый мой рубль был фарцовый. Когда мне исполнилось 12 лет, наша семья вернулась из Сибири в родную Одессу. Жили мы в коммуналке - 8 семей, 22

ребенка. Наша комната - 10 метров, на которых разместились мама, папа, брат и я. Так что дома делать было нечего, все тянуло на улицу. А поскольку я всегда был шпаной, то быстро сошелся с одним парнем, которого звали Толя Кантор. Он был фарцовщик. Я тогда жутко недоумевал – как это он фарцует, когда английского не знает! И вот один раз он меня взял «на дело».

            Выходим мы на безлюдный Приморский бульвар – ноябрь месяц, холодно, огни горят тускло… Идет индийский матрос. И рыжий Кантор, который жил в бандитском районе, который назывался «канава», проходит мимо него и говорит ему: «Хэв ю бизнес?» Фраза, которая не имеет никакого смысла по-английски. Тот отвечает: «yes!» Толя говорит: «гоу», и мы идем до горисполкома, спускаемся к туалету,  матрос открывает пиджак, у него там носки, сигареты, жвачка, еще что-то… Толя начинает набирать товар, а я понимаю, что у меня никаких денег нет – ну там копеек 20, у Толи примерно столько же. Ну, значит, набрал он барахла на 25 рублей, что были совершенно сумасшедшие деньги по тем временам ( 1963 год на дворе) и вручает матросу 25-рублевую купюру старого образца, которые в 1961 году вышли из обращения. Ими уже только подтираться можно было. И моряк начинает разглядывать водяные знаки - а там со знаками все в порядке! Мы спокойно удалились. Ну а потом стали это все продавать. И конечно в школе, в мужском туалете, меня с полным карманом денег застукал завуч… Выгнали на 10 дней из школы.

А еще мы в парке пытались грабить крестьянских детей. Шпана! Подходили, говорим: хлопец, дай пару копеек. Он отвечает: да шо вы, хлопцы, мене нема е! А ну ка попрыгай! Он прыгает, мелочь звенит…

Вообще, я был хулиганистый парень, от тюрьмы спасло только то, что стал спортом серьезно заниматься. А Толя Кантор в тюрьме отсидел сроков пятнадцать-двадцать.

-         А первую покупку помните?

-         А как же! У нас в Одессе все друг другу что-то продавали. Здесь я впервые увидел шариковые ручки, где, если их переворачиваешь – «телка» раздевалась. Я сказал

одному пацану: дай попробовать. Он говорит: купи! Я вообще обалдел - мальчику, выросшему в Сибири, такие отношения казались немыслимыми. Сколько, говорю, стоит? Пятнадцать копеек! Я конечно потратил те 20 копеек, которые мама давала мне на завтраки. Это была моя первая серьезная покупка.

-         Значит вы с детства в коммерции «как рыба в воде»?

-         Ну  не скажи! Я одессит, еврей по матери, должен, по идее, быть хорошим 

     продавцом. Но, тем не менее, все мои попытки  легко «навариться» всегда заканчивались провалом. Например, во время Олимпиады, я как раз учился в Москве в Институте бетона и железобетона,  в столице появилось множество импортных товаров. И я купил ящик мыла английского «Люкс», по 50 копеек. И так как я знал, что в Одессе импортное мыло продается от рубля до полутора за кусок, то был уверен, что сделаю серьезный гешефт.

-         Гешефт это что?

-         По-еврейски – дело, бизнес. Ну так вот, с этим ящиком мыла я приперся в Одессу и предложил купить его своей маме, которая тоже тот еще гешефтмахер. Пусть,

думаю, мама «наварится»! Мама обычно ехала в Кисловодск, могла там купить тапочки за полтора рубля и продать их в Одессе за пять, как она говорила «оправдать дорогу». Я сразу продал ей ящик по 75 копеек, она заплатила мне тут же. И на следующий день, когда мама решила выйти и узнать что же происходит «на маркете», это самое мыло появилось во всех магазинах по 50 копеек! Мама оставила всякие попытки получить с меня разницу, и долго потом раздаривала мыло всем знакомым.

-         На этом оставили попытки разбогатеть?

-         Ничего подобного. Потом, уже будучи доцентом, приехал в Москву со своим аспирантом, который был лет на 10 старше меня, редкий кретин. Мы решили

снова делать гешефт. Купили три финских пальто на продажу – по 75 или по 100 рублей, и решили, что конечно, как минимум, дабл мы «наварим».

-         Дабл это что?

-         Двойная цена.

В результате он носил одно, я другое, а третье мы продали дешевле чем купили.

-         В свое время вы ведь и сочинительством песен промышляли? Расскажите, как тяжело достается «хлеб» поэтам-песенникам.

-         Будучи доцентом, трудился я в Одессе, сильно нуждался, так как платил 

     алименты,  сам жил у мамы, ну и прочее… И была у меня знакомая девушка, которая работала деканом консерватории. Она прослышала, что в юности я писал песни и свела меня с достаточно знаменитым композитором Ваней Голубом. Я показал свои тексты,  он говорит:  это все хорошо, но вот вы знаете, я лауреат премии Ленинского комсомола… В общем, надо написать песню о Родине. Это был тяжелый удар для меня, поскольку я писал: «Если тронет улыбку печаль» и прочее… Но с другой стороны это был вызов Я подумал: ведь есть же действительно приличные ситуации, связанные с родиной! Мне стало интересно. Пел же тогда Леонтьев: «ненаглядная сторона, только здесь я свой, только здесь!» Хороший текст, никакой партии, правительства… И я говорю маме своей: мама, а что ты думаешь о родине? Она говорит: «Родина – это мать». Я говорю: «Спасибо». К брату: «Робик, а что ты думаешь о родине?» Он говорит: «Да пошла она на ...!» Так, думаю, с тобой тоже все ясно. И я наклепал первый куплет, и припев. Припев звучал так:

«Сколько сыновей нежных

Спит в твоих полях снежных,

Вечно спит в полях снежных,

Ты помнишь их, Земля

Боль моя и мой праздник

Сколько нас таких разных

Поднять твоим светом,

Родина моя!»

Короче, сделали мы песню, выиграли конкурс по Украине. Появились деньги. Каждый месяц присылали 20-30 рублей. Я написал еще «Марш победы», его потом пели по телевизору. И еще песню о первой школьной любви,  по заказу Минкульта Украины…

-         Ну это конечно деньги, но не очень большие. А когда пошел «золотой дождь»?

-         Когда начались кооперативы, год 88-й кажется. Мы с Ваней Голубом, который к тому моменту уже стал общественным секретарем Союза композиторов, открыли

кооператив «Метроном-88». Я до того жене своей доцентскую зарплату приносил 165 рэ, а тут в первый же месяц получаю 1600 рублей за выполнение первого заказа. Ты тогда не представляешь, что это было такое! На третий месяц я зарабатывал уже 10 тысяч… А цены то вокруг оставались те же! Можно было «поехать мозгами»!

И получилось, что мы втроем живем в 10-метровой квартире, где стоит матрас на двух кирпичах и диванчик за шкафом, обклеенном обоями. А за диванчиком деньги пачками лежат. Короче, через четыре месяца я уже зарабатывал 20-30 тысяч.

-         А что вы делали-то?

-         Я занимался своей специальностью -  технические экспертизы,  и прочее. Например, санаторий большой стал оседать – просадки. Я с ними заключаю общий

контракт, что все это обследую. Но я не спец по грунтам, иду к ребятам с кафедры основания и фундамента, говорю ребята, сколько стоит обследование? Они так зажмурились: «Три тыщи и ни копейки меньше!» Ну, говорю, давайте! Потом прихожу к своим студентам: «Ребята, яму выройте, хотите?» Они счастливы – дал каждому по сто рублей, это ж четыре стипендии! Потом все эти работы сводил вместе, всем раздавал бабки… Оставалось тысяч тридцать. Времена дикие были. 

-         И с тех пор проблем с деньгами не было?

-         Если бы… Самая тяжелая полоса – эмиграция. Вот где пришлось крутиться-

      вертеться! Уезжали мы по Израильской визе, ну и «сели» сначала в Австрии, потом в Италии - в ожидании статуса политических беженцев, чтобы попасть в Штаты. И всех денег у нас на троих - 230 долларов. Зато с собой имеется стандартный набор – самовары, бинокли, икра, законные 2 бутылки водки на семью…. Что ты! Люди там проявляли чудеса изобретательности! Например. в Риме есть рынок, называется «американо». Русские ездили туда торговать. Один мужик вывез мешок октябрятских значков – где Ленин такой мелкий и курносый. А как раз в этот момент футболисты киевского «Динамо» стали играть в «Милане». А итальянцы – страшные фанаты! И был у них очень популярен Александр Заваров – такой кудрявый, сероглазый, симпатичный, в общем. И вот этот мужик подумал-подумал, достал первый значок с Лениным и стал кричать «пикколо Заваров, пикколо Заваров!» Все решили, что русские действительно выпустили звездочку «маленький Заваров», и он сторговал весь мешок по доллару за штуку!

-         А вспомните самую неудачную коммерческую операцию в вашей жизни?

-         Это покупка первой машины. В Америке свои же, «русские» продали мне

     «чемодан», который вообще не ездил - французскую «Рено фуэго» за 2 тысячи долларов, взятых в долг. Я вложил в нее еще полторы, и продал за тысячу. Это, пожалуй, самая неудачная покупка в моей жизни. Ведь тогда для меня это были сумасшедшие деньги. В Америке знаешь что ужасно? Что свои «накалывают» своих, причем богатые - тех, у кого вообще ничего нет.

-         А как ведут себя коренные американцы?

-         С американцами очень просто. Надо понять их философию. Пока ты слабый, они тебе будут помогать, но как только ты становишься конкурентом – они тебя

уничтожат, сотрут в порошок!

            Интересно, у американцев в понятие элитарности не входит состоятельность. Например, человек может быть страшно элитарным, и зарабатывать 60 тысяч в год, как Бродский. Он, наверное, и столько-то не зарабатывал... Но в Штатах можно жить на любые разумные деньги. 

-         Мне понравилось, как вы своей маме «загнали» мыло «Люкс». Наверняка ведь были еще истории, когда вы наживались на женщинах?

-         Я?!. Хотя, погоди… Году эдак в 1985 приключился у меня бурный роман с одной итальянкой, Аннет. Потом она уехала в Италию, стала писать письма, слать

посылки, но я подумал – больно надо, начнут в КГБ таскать – знаем эти дела.

И вот прошло лет пять, я  в эмиграции. Из Италии звоню Аннет. Она страшно рада, зовет в гости. Я говорю: знаешь, я женился, у меня жена классная, не могу! Ну, думаю, был эпизод, и все.

            Живем, значит, в Италии, лапшу жрем. Вдруг раздается звонок. Из Милана звонит моя приятельница Лидочка, которая в свое время нас с Аннет и познакомила. И говорит: «Ты берешь сейчас у своих евреев 10 банок черной икры, часы командирские, платки, янтарь, приезжаешь к Аннет, затем вы едете ко мне в Милан и я тебе заплачу в два раза больше». Я говорю: «Лидочка, у меня денег нет!» Она говорит: «Займи, это не мой вопрос».

Ни икры, ни часов без «бабок» никто не дает. Ну, во мне взыграл черт, я все-таки нашел у кого взять на тысячу долларов этого товара, Аннет выслала телеграфом денег на дорогу, и я поехал.

Аннет меня встречает, везет домой. А у нее был муж очень богатый, недавно умер. Ну и она ко мне сразу с этим делом… Я ей говорю: мась, я не могу, у меня любовь с женой! Ну, она благородная женщина, говорит: нет вопросов! И на другой день приглашает своего ухажера, дочку лет двадцати с кавалером, везет нас на Монблан, водит по ресторанам. А я все тороплюсь - нам же надо в Милан ехать к Лиде!

Аннет говорит: «Ты ко мне в гости приехал или к Лиде? Зачем тебе туда?» Я говорю: «Как же, а товар?» Она: «А что у тебя там, покажи… О! Так мне как раз это и нужно! Вези еще!»

Я возвращаюсь счастливый - заработал тысячу долларов, несметные деньги! Опять набираю всей этой чухни и еду к Аннет. Но тут уж Лида взбеленилась: «Вы приедете в Милан или нет!» Я говорю: «Слушай, надо ей хоть пару банок икры отвезти». Нет! Опять Аннет у меня все закупает. И вроде прилично себя ведет, но я чувствую – «подъезжает». И вот, когда я собрал третий чемодан, нам вдруг дали визу и транспорт ехать в Америку. Я передал «концы» одному из наших и улетел. Он накупил товара на тысячу долларов, звонит: я, мол, от Игоря, у меня здесь часы командирские, икра… У него спрашивают: «Игорь где? Улетел? Тогда спасибо, ничего не нужно».

С Аннет мы потом перезванивались лет пять, и на третьем году она «раскололась»: знаешь, говорит, мне на столько крисмасов хватило это все раздаривать, городок то маленький!