Если картина будет продаваться за 10000 долларов, то это 2500, а холст и краски стоят примерно 100, т.е. галерея переплачивает в 25 раз. Это как раз то, что стоит имя художника. Поэтому реальное соотношение один к пяти, примерно как в ювелирном бизнесе. А в наркотиках во много раз больше. Конечно, если говорить о картинах Ван-Гога, то, пожалуй, действительно, стоимость материалов и цена его работ на арт-рынке будет в том же соотношении. Но сегодня у нас, во-первых, нет Ван-Гога, а во вторых, нет галерей современного искусства. В Москве, в Лондоне, в Нью-Йорке одежда, часы, квартиры, банковская сфера – все практически представлено одинаково. Все, кроме современного искусства. Антикварные магазины появляются, но галерей современного искусства на центральных дорогих улицах на первых этажах не появилось ни одной за 10 лет. И мы понимаем, что здесь что-то не так. На Медисон-авеню галереи стоят по 50 лет. Какие-то элементы абсолютно очевидные для западного рынка здесь пока не работают
Например, почти не происходит продажи с выставок. С выставки Хамдамова мы не продали ни одной работы. Учитывая личность Рустама и все привходящие обстоятельства, нам эту выставку было сделать тяжелее, чем десять предыдущих вместе взятых. Это даже не денежные затраты, которые тем не менее были существенны, а энергетические. Потому что все кончилось тем, что Рустам, закончив развеску, ушел. Причем, он был абсолютным диктатором: говорит – вот эту работу убрать, и мы убирали беспрекословно. Потому что у нас есть ощущение, что он в этом разбирается лучше. Но на открытие он не явился. Хотя его ждали 5 каналов телевидения. Он не пришел на открытие своей выставки. И это нормально для него.
Сегодня проведя ряд выставок хорошего уровня, таких как Жанет Треби, Руслана Цримова, Валерия Ершова, Дэвида Додсворда, четыре поколения Рукавишниковых, Хамдамова, я могу констатировать – с выставки не покупают. В Токио или Нью-Йорке с выставки такого класса продается от 80 до 100 процентов работ. У нас же выставки просто событие, повод потусоваться, выпить хорошее вино. Вообще никакого алгоритма работы с покупателем здесь никто не знает, никто им не владеет. Вдруг появляется из ниоткуда какой-то человек, просто потому, что ему надо украсить дом, и вы можете продать ему работ на 50 тысяч. Но найти алгоритм привлечения такого покупателя практически невозможно. Потому что сегодня здесь все полу-Корейко. Это ситуация даже не королевства кривых зеркал, относительно западного арт-рынка. Там он давно состоялся, там есть объективные законы, о которых мы говорили в прошлый раз, объективная цена, ликвидность, и есть разные полки – полка коммерческого искусства, которое составляет, может быть, процент больший, чем Сотсбис и Кристис. Все эти материалы открыты, есть журналы Art-News, Art&Antic и другие, можно следить за динамикой. Здесь же ситуация не только королевства кривых зеркал, но королевства кривых зеркал в королевстве кривых зеркал.
Когда мы говорим о том, что какое-то подобие рынка выстраивается, то мы говорим о фантомах. Мы говорим о Марате Гельмане, который, я представляю, с каким трудом и как зарабатывает деньги как галереист, но он с помощью того, что он создал себе имидж, ушел в другой бизнес и там делает деньги. Если мы говорим об Айдан, тоже я с трудом представляю, как, продавая инсталляции в Москве или какие-то авангардные проекты, можно заработать деньги. А этот бизнес без денег существовать не может, причем без больших денег. Галерея среднего масштаба должна иметь своего товара по продажной цене миллионов на пять, это минимум. Вот, допустим, скульптура Шемякина, которая стоит достаточно больших денег, может стоять до тех пор, пока не придет покупатель, и все предложения меньше разумных должны спокойно отвергаться. Но для этого галерея должна иметь ее в собственности.
Это все звенья одной цепи. Мы уже существуем 2 года на этом рынке. Н а вопрос «можно ли здесь работать?» однозначно отвечаем – можно. По этому рынку мы процентов на 30 знаем, что нужно делать, и на 70 процентов знаем, что делать не нежно.
Время все равно свое возьмет. Здесь те же тенденции, что и во всем мире – основной покупатель, даже покупатель с деньгами, это простой человек, который покупает по принципу: нравиться не нравится. Удивительно, но большинство художнических имиджей, которые нравятся американцам, канадцам, японцам нравятся и здесь.
Мы думаем, что российский арт-рынок по потенции сегодня номер один в мире, потому что эта нереализованная денежная энергия невероятно высокого потенциала. Означает ли это, что этот потенциал во что-то воплотится. Нет. Он может иметь вид вялотекущей шизофрении многие десятилетия. По целому ряду объективных причин, связанных с существованием этой части пространства как художественной территории. Потому что мы должны расхлебывать все грехи своей российской истории. Если мы откроем Бердяева, то все вопросы актуальны и сегодня. Должен быть двор, приближенные, процветают люди с государственными заказами или аферисты, все смешано в фантастический винегрет. Еще не слышно мелодии, которая может стать определяющей.
Отсюда реакция публики, которая бросается на антиквариат, как на действительно серьезную дорогостоящую вещь, но там поджидает другая ловушка. В этом смысле я считаю, что основная заслуга журнала «Арт-Хроника» не в пропаганде современного искусства. По большому счету мы в безвременье живем, в этом смысле. Нечего пропагандировать. А то, что журнал каким-то образом начинает освещать закоулки антикварного рынка. И они совершенно справедливо замечают, что за последние пять лет хорошего антиквариата стало в пять раз меньше. Вплоть до того, что антикварные дилеры едут в Германию, где восемь или девять веков цивилизованного существования художественного рынка, покупают там и привозят сюда.
И вторая ситуация. Люди открыто покупают на Сотбис и Кристис и перепродают просто в силу того, что удачно купили, не скрывая цены.
Вся ситуация с современным искусством достаточно сложна, поэтому я могу сказать, что рынка по-прежнему нет. Есть позитивные предпосылки создания рынка, потому что Россия практически вышла из кризиса, который случился три года назад. И ясно стало, что люди, которые здесь чего-то добились, не станут куда-то уезжать. Там они никто, несмотря на их деньги, там будет тяжело работать. А здесь у них уже есть подогреваемые бассейны, тренажеры. Значит, будет следующий этап в уровне комфорта: появится желание повесить на свои стены то, что им приятно и что достойно их положения.
Поэтому, когда мы говорим о продаже искусства здесь, к этому надо подходить прагматично. Вот вы говорите: «вот наши художники, которых мы любим». Но это ваше частное дело. Кто-то любит соленые грибы, а кто-то соленые огурцы. А вот Нортод Додж говорит, что художник складывается тогда, когда складывается три категории одновременно: музей, критики, собиратели. Когда эта триада одновременно складывается – складывается цена на художника и его имя. В чем парадокс нашего положения: спрашиваю Купера, зачем тебе выставка в Русском музее? «Для истории, наверное». Очевидна абсолютная независимость выставки современных живущих художников в самых престижных музеях России и цена на них. На Западе эти вещи связаны неразрывно. На западе статья критика в «Нью-Йорк Таймс» о выставке практически означает коммерческий успех выставки. А сочетание с каким-то музеем уже предполагает высокую цену.
Должна сложиться ситуация, когда слово критика будет что-то стоить. Прежде всего, когда критик, наконец, не будет ангажирован. Ужас в том, что здесь он может быть ангажирован и за очень маленькие деньги. Правда все это нивелируется тем, что никто этих критиков не читает. И если страшно на меня разозлится Катя Деготь или Мизиано мне от этого ни жарко, ни холодно. Помочь художнику эти критики реально не могут.
Ваш журнал процветал бы, если бы люди четко понимали, что вещи, которые вы запускаете в мир, не носят просветительский характер, но имеют характер обратной связи.
Мы находимся в начале пути и дорога эта рассчитана на десятилетия. На самом деле современные технические средства позволяют делать ускорение. Даете человеку, который ничего не смыслит в искусстве, видеокассету, и за 26 минут экранного времени он увидит, что такое сериграфия, офорт, и это рассказываю не я, а президент головной компании в Лондоне, рассказывает очень хорошо, дальше он увидит, как это делается, дальше увидит, как приходят люди в очень дорогих пальто и им на полу раскладывают принты, и они смотрят, и щупают, это же не актеры – это видно. Оказывается, что это хорошее вкусовое искусство, что это дорого, это не копия и это не масспродукция.
Сегодня на всю Россию нет ни одной студии, которая может достойную сериграфию выпустить. То, что делает Боря Бельский вызывает умиление, но я не могу сделать пять приличных цветов. А у нас сериграфия 124 цвета, и это проблема не оборудования, а печатников. Если у нас человек узнает, что такое, офорт, литография, сериграфия он узнает, и что такое суперподделка.
Сейчас одна из тенденций очень интересная, появившаяся 4-5 лет назад и занявшая 60 процентов рынка это т.н. айрис или жикле. Это, по сути, обычная репродукция сделанная компьютером, где технология, как в обычном принтере, где стоят четыре или максимум восемь картриджей. И с помощью этих цветов создается изображение, которое хорошо смотрится, но не имеет никакой ценности. Это можно делать без участия автора. В прошлый раз мы с вами говорили о дефиниции при определении оригинального принта: основное – личное участие автора. Сериграфию без личного участия автора сделать нельзя, а здесь можно взять сосканировать без ведома автора и сделать сколько хочу.
И здесь все упирается в деньги. Если я берусь делать сериграфию, на производство одной сериграфии потрачу 40-60 тысяч долларов без рекламы. С одной на рынок не выходят, выходят с 3-4. Следовательно, мы говорим о 200-300 тысячах долларов. Следовательно, я должен считать вернули я их, потому что в оригинальном принте – офорте, литографии, сериграфии – создание матрицы самой составляет 50-60 процентов стоимости, а уже воспроизведение оставшиеся 30-40. Я делаю весь тираж за один раз, разрушаю матрицу, подписываю у автора.
В жикле объединившись три любых художника, сбросившись по 7 тысяч долларов, покупают машину за 21. Или еще проще – идут и за 200 долларов делают холст. И этот холст подмалевывают и уже ставят тысячу долларов и объявляют тираж. Но напечатать могут и 4 и 400, в зависимости от заявки.
Если вы откроете сейчас любой профессиональный журнал, там 70 процентов жикле или айрис. И только самые серьезные компании продолжают выпускать дорогой продукт.
Во втором нашем фильме, связанном с Жанет Треби, впервые в мировой практике устами Дениса Кейли мы заявили, что жикле это подделка оригинального принта или просто репродукция. Человеческий глаз невозможно. Есть компании, у которых на рекламе имиджей написано «жикле» и это слово перечеркнуто – проезд запрещен.
Сегодня же много людей рисовать просто не умеют. Появились компьютерные программы, в которых можно наложить разные фактуры, напечатать принт, сделать два мазка. Оказывается, что вообще очень мало осталось людей, которые умеют рисовать.
ДИ: И больше всего их осталось у нас.
И.М.: Совершенно верно. Если мы посмотрим на коммерческий рынок в Штатах, то сегодня40 процентов это русские Кондакова, Тевецкий, Швайко, Горбачев, Седчуков имя им легион.
И еще, этнически замкнутого рынка в XXI веке существовать не может. Мы не можем не покупать Дали или Пикассо потому, что они не русские художники. Но не можем покупать их оригиналы? Но можем покупать их оригинальные принты, хотя это тоже спорно, потому что цена их 25-30 тысяч. Но есть одна объективная вещь: рынок оригинальных принтов защищен ценовой ликвидностью.
Мы, проработав два года в этой стране, на этом рынке и имея, наверное, самую закрытую галерею в этой стране, получили некоторый опыт. Мы действительно буржуазная галерея, делаем все на буржуазном уровне. Люди, которые приходят к нам не должны видеть разницу между галереями в Нью-Йорке и Лондоне и нашей галереей.
ДИ: Самая массовая пропаганда буржуазного образа жизни в нашей стране осуществляется зарубежными сериалами. Образ современного искусства в мыльных операх обычно связан с дамой при богатом муже – владелицы галереи, обеспечивающей ей эффектный фон, и к тому же позволяющей ее мужу уходить от налогов. Какова вероятность того, что жены новых русских захотят связать себя с таким имиджем?
И.М.: Нулевая. Когда я начал этим заниматься я понял, что есть жесткие законы. Я пришел к ужасающему для себя выводу: я поздно начал. Но с другой стороны, нет ни одного института в мире, где бы готовили арт-дилеров. Арт-дилера подготовить в институте нельзя. В мире есть 5 тысяч классных хирургов, а арт-дилеров 6-7 человек. Практически все они не искусствоведы по образованию. Лео Кастелли – юрист, Ронель Фельдман – юрист, Иван Карп – журналист. Арт-дилер такая почти Возрожденческая специальность: ты сначала должен быть в цехе какого-то мастера, и плюс быть психологом, бизнесменом, и быть преданным этому делу.
Когда-то, увидев одну из моих выставок, ко мне подошел человек и сказал, - Я бы хотел своей Тане завести галерею и я готов 300-500 тысяч выложить. Я сказал, - я с Таней встречусь. Выглядела она сногсшибательно. Когда я спросил, какое у нее образование, то спонсор пошел пятнами: «какое это имеет значение». Тогда я ответил, что к этому не хочу иметь отношение. Арт-дилером по блату стать нельзя.
Это чистая химера, что скучающая жена богатого мужа может заниматься галереей. Но самое главное нужно отказаться от иллюзии, что этот бизнес можно делать без денег, на этот бизнес денег требуется гораздо больше, чем принято думать, потому что вы должны рассчитывать на пятилетний срок как минимум и вы должны иметь возможность не продавать вещь по дешевке. Даже челночник для того, чтобы иметь деньги на закупку товара, закладывал свою квартиру, шел через рекет, через таможню, через налоги, продавал товар, выкупал квартиру, и когда у него что-то оставалось, он говорил – я заработал. Так вот наш бизнес во много раз дороже. Обычные расходы, просто, чтобы галерея существовала, не считая закупку товара это 15-20 тысяч в месяц.
Я два года работаю здесь, 10 лет занимаюсь арт-бизнесом. Я еще не знаю, может быть, года через три, у меня появятся какие-то рекомендации. Мы поняли, что нам не имеет смысла делать выставку один раз в месяц, хотя на Западе меняют экспозицию через 2-3 недели. Здесь люди предпочитают прийти и в тишине посмотреть после открытия выставки по настроению, но с выставкой это не связано. Западный человек, когда попадает на выставку, он сразу думает: «а не могу ли я кусочек себе домой заиметь» - принт, литографию, постер, в крайнем случае. Здесь имеют и дачи и квартиры, но живут по-цыгански. Стоят экспозиции музеев, но искусство в них к продаже никакого отношения не имеет. На западе музеи – это сильное коммерческое предприятие. Если идет выставка Фаберже, ее посещают 500 тысяч человек, билеты стоят 7 долларов. Мы говорим о серьезных деньгах – это 3.5 миллиона. 80-90 процентов музеев созданы на пожертвования и у нас та же ситуация была. В конце прошлого века императорский двор делал закупки только на 25 процентов, а на 75 процентов и Серов, и Врубель жили за счет заказов купцов второго поколения.
ДИ: Значит, Хамдамова будет покупать следующее поколение новых русских.
И.М.: Не уверен, по двум причинам. Есть проблема общая для нас и Запада, она связана с поколением молодых людей финансово самодостаточных, морально закаленных и защищенных от всяких сантиментов, я их называю дети интернета. Это квалифицированные клерки. В отличие от нас с вами, они книг не читают. «Тьма, пришедшая со стороны Средиземного моря» их не взволнует. Эти люди «Ягуар» последней модели ценят гораздо больше чем произведение искусства, которое с точки зрения прагматизма как покупка выгоднее. Но они купят «Ягуар», потому что они молоды и хотят и имеют такую возможность так жить.
Кроме того, существует такое правило: если художник при жизни прошел какую-то планку и был раскручен до уровня международного рынка, то тогда его уход является фактором, который повышает его цену. Если до этой планки не дотянул, то дальше ничего не происходит. В этом пример Зверев и многие другие. Вот их выставили на Сотбис и цена 3-4 тысячи, а это люди, которые оставили свое имя в искусстве. Почему Малевич, Кандинский и Шагал дороги, потому что их цена установлена по международным критериям на них покупатель – весь мир.
Процесс покупки арта – процесс интимный, покупатель выбирает сам. Но вы как продавец должны дать видимые объективные критерии защиты потребителя. Рынок искусства – это категория не эстетическая, а экономическая.